Я улыбнулся и спросил:
– А ты себя россиянином не считаешь?
– Сергей Николаевич, у меня мать татарка, отец бульбаш, а прабабка так вообще из польских евреек! – хохотнул Петр. – Прежнего мира нет, нет границ, нет ООН, ничего прежнего больше не существует! А я свободный человек! У меня есть дом, работа и, похоже, семья наклевывается… Я не беден по нынешним меркам, плачу налог в островную казну, чтобы моих будущих детей бесплатно учили, не дай бог лечили и защищали… А девиз «от всех по способностям и всем поровну» – это не про меня! Мне вон Михалыч по шестнадцать часов табеля закрывает, и что заработал, все мое, а не какого-то дяди в далекой столице! А Ларионов этот что?
– Как что? Предлагает восстановить территориальную целостность, – я пристально посмотрел на Петра.
– Какая в жопу… эм, простите, Сергей Николаевич, какая территориальная целостность?! Где этот Ларионов был два года, если по-старому считать, со своей целостностью, когда я по лесу месяц скитался и чуть не сдох? Когда мы тут руки в кровь сбивали, корчуя пни и распахивая землю… когда от пиратов отбивались и жизнь тут налаживали? Где все эти генералы и МЧСы были? А я скажу, по убежищам тушенку жрали!
– Ты чего так разошелся?
– Да зло берет просто оттого, что люди опять в стадо баранов добровольно хотят превратиться! Снова хотят кормить всех этих банкиров, маклеров-брокеров, этих менеджеров, мать их, эффективных!
– Горячий ты парень, – улыбнулся я, когда машина остановилась у длинного навеса общей столовой фермерского хозяйства.
– Что есть, то есть, – снова хохотнул Петр.
– Папка! – от дома Михалыча ко мне уже несся Дениска. – Мама! Папка вернулся!
Бим успел добежать до меня раньше Дениса, он скакал с двумя лохматыми щенками у коновязи, но тоже увидел меня и с лаем подбежал, подпрыгивал, неистово вилял хвостом и, радуясь, скулил.
– Привет, лохматый! – я присел на колено, позволяя себя обслюнявить.
– Папка! – подбежал и обнял меня Дениска.
– Привет, – погладил я Дениса по коротко стриженному затылку, – а Андрей где?
– Он с дядей Палычем на заводе, в маслоцехе помогает… а я вот маме и бабе Поле помогаю, пошли, – Дениска потянул меня за руку к дому.
Не успел я войти, как тут же ко мне кинулась Света и приложила пальцы к губам…
– Ч-ш, Алешку покормила, только уснул, – сказала Света и, прижавшись, крепко обняла меня.
– Ну, здравствуй, – ответил я и зарылся лицом в ее волосы, от которых исходил аромат травы, чистоты и чего-то до замирания сердца родного.
– С приездом, Сереженька, – вытирая испачканные в муке руки о передник, тихо сказала баба Поля, – а я вот на оладушки, как знала, тесто замесила.
– Здравствуйте, а Михалыч где?
– Так с рассветом еще убёг новые конюшни проверять, там пополнение – два жеребенка.
Перекусил с дороги оладьями и хлебным квасом, молча жуя и глядя на домочадцев. Света тоже, подперев ладонью подбородок, смотрела на меня и чему-то там себе улыбалась. Проснувшись, завозился и закряхтел Алешка, я тут же подскочил к топчану у печи и взял сына на руки, а тот от резкого изменения положения в пространстве выпучил глазенки и уставился на меня. Он несколько секунд соображал, шевеля прозрачными, почти бесцветными бровями, а потом агукнул и расплылся в улыбке, демонстрируя показавшиеся два передних зубика на нижней челюсти.
– Ого, зубастый какой!
– Ну, ты со следующей экспедиции вернешься, и Алешка тебе навстречу сам выползать уже будет, – Света разломила горячий оладушек и подула на него.
– Так, а чего ж делать, раз житие такое? – баба Поля переложила со сковороды в миску на столе еще одну порцию оладий и тоже села за стол. – Мой-то дед, тоже, пока БАМ не построили, как ясно солнышко, явится раз в год на две недели и опять на стройку.
Я сел за стол с Алешкой на руках, а он сосредоточенно стал изучать щетину у меня на щеке, ковыряя ее пальчиком.
– Правильно, Алешка, надо постричь папку и побрить, – улыбнулась Света.
Все утро провел с домашними, не вдаваясь в подробности, поведал о результатах командировки. Света очень заинтересовалась новостью об «Иртыше», рассказала, что в нашей поселковой санчасти условия, мягко говоря, антисанитарные, как ни стараются наши эскулапы.
– Мальчика-то этого, как его…
– Чернышев?
– Да, прооперировали, состояние тяжелое, но выкарабкается, – Света сидела у окна и кормила грудью Алешку, а я пристроился на полу у печи и чистил картошку на обед. – Григорий сказал, хорошо, что быстро успели мальчишку доставить сюда.
– Надеюсь, с появлением «Иртыша» положение с медициной у нас радикально поменяется. Мы, кстати, с собой привезли еще людей, там среди них женщина – педиатр.
– Это здорово, – ответила Светлана и добавила: – Я вот, правда, прервала свое обучение…
– Ничего, от груди оторвешь, мальчишки присмотрят за братом, тогда и продолжишь.
– Да, хотелось бы, – Света встала и перенесла уснувшего Алешку на топчан. – Мне понравилось это всякое медицинское, интересно, уколы, то есть инъекции, делать уже научилась…
– Ничего, мы тут как по завету Ильича, будем учиться, учиться и учиться.
– Николаич! – в дверях появился Михалыч.
– Ч-шшш! – шикнули мы со Светой на Михалыча одновременно.
– Да брось ты картоплю! – вошел и шепотом сказал Михалыч. – Бабы дочистють.
– Иди, – забирая у меня нож, сказал Света, – только не пропадай.
– Светочка, да мы тут, под навесом, во дворе, – ответил Михалыч и хотел было прошмыгнуть в кладовку, но поймал на себе суровый взгляд бабы Поли, помялся и пошел обратно. – Идем, Николаич, во двор.